Когда прославился футболист Михаил Гершкович, она меня спросила: «А он что, еврей?» Я ответил, что – еврей, наверное. «Это нехорошо», – сказала она. «Почему?» – «Не надо еврею играть за чужую команду». Я тогда не понял и не согласился, что московское «Торпедо» – чужая для кого-нибудь команда. Но потом, уже в деталях зная судьбу великого Эдуарда Стрельцова, вынужден был признать: да, чужая, и для русских тоже.
Мы, конечно, над бабкой потешались. Как-то пристали к ней с идиотским вопросом: почему говорят, будто евреи на Пасху запекают в мацу кровь христианских младенцев? Бабушка подняла глаза, отложила домашнюю работу (то ли она в ту минуту штопала, то ли перебирала гречневую крупу) и горько вздохнула: «Господи, да когда ещё Пасха!»
Вообще моя бабушка была не запуганной местечковой богомолкой, а ветераном большевицкой партии, и всю жизнь проносила не наследственную фамилию, а дореволюционную подпольную кличку. За 6 лет до пенсии она стала председателем месткома в союзном Министерстве лёгкой промышленности, что не помешало ей закончить дни в коммунальной комнатушке без горячей воды.
Я с годами сделался постарше, стал не так часто ухмыляться и решил выяснить: откуда в большевичке-интернационалистке такой страх за свою (и не только свою) еврейскую шкуру? Она ответила просто: погром никогда не забывается. Я спросил, сколько погромов она пережила. В ответ она сказала «три». Задумалась и добавила: «Нет, четыре». Потом ещё помолчала и уточнила: «Всё-таки пять». Четвёртым погромом она сочла борьбу с космополитами и следствие по делу врачей-убийц. А пятым – 37-ой и соседние годы.
Ужас был так силён, что даже посторонние слова, вроде «погремушка» или «погромче», вызывали у неё дурноту. Выражение «по гроб жизни» она справедливо считала невероятно грубым ругательством.
Теперь я сам дедушка. И тоже за многих боюсь. Или, мягче говоря, опасаюсь. И причина, как я теперь понимаю, та же самая. Я жду и страшусь погрома. И вовсе не потому, что я еврей. Или русский. Или врач-космополит в убийственно белых одеждах.
Чтобы стать жертвой погрома, ничего особенного не нужно. Надо быть живым, слабым и для кого-то – чужим. Вот и вся твоя вина перед теми, кому хочется кушать. Или безраздельно владеть. Или оправдывать собственное существование.
Та же самая бабушка в 38-м позвала брата в тёмный глухой чулан и стала его подробно инструктировать: что и как делать, когда её арестуют. Брат послушал и сказал: «Хорошо, всё сделаю. А что, если и меня арестуют?» Бабка удивилась: «Тебя-то за что?» Он спросил: «А тебя?» Эта старая история пришла на память, когда я догадался: сталинский Большой террор – это самый настоящий великий погром.
Словарь объясняет: погром – массовое спонтанное насильственное действие, направленное против религиозных, национальных или расовых меньшинств, как правило, инспирированное экстремистскими силами или государственными карательными органами. Мне кажется, определение можно сократить и упростить: погром – это массовое насильственное действие, направленное против беззащитных меньшинств, как правило, спровоцированное и/или поддержанное государством.
Погром – излюбленный способ существования безнадежно сильных (людей, народов, держав). Это радикальное средство управления и назидания. Это мощный инструмент воздействия. Бей чужих, чтобы свои гордились. Бей своих, чтобы чужие боялись.
Само слово «погром» – попало во все словари из русского языка. Настолько мы велики и могучи. А ещё мы делаем ракеты, и второй столь же известный звук во всемирном лексиконе: «спутник». Есть чем гордиться. «Спутник погрома» – достойное название для патриотической газеты. И что важно – без перевода понятное любому масону.
Поэт сказал о родном деспотизме: «Ах, русское тиранство – дилетантство!..» Погрому только это и нужно.
Но и вся мировая история – неумолчный погром. Редкие периоды относительного затишья народы именуют «мирными временами». Это когда жертвы погромов исчисляются всего лишь сотнями и тысячами.
Избиение младенцев в Иудее; изгнание и истребление американских индейцев; инквизиторская охота на ведьм; массовая резня евреев Польши и Украины, учинённая подручными Б.Хмельницкого и С.Чарнецкого в середине XVII века; события, приведшие к смерти А.Грибоедова; геноцид турецких армян в 1915-м… Каждый может пополнять этот список примерами, которые подскажет память.
Великие войны ХХ века можно со всем основанием назвать Первым и Вторым мировыми погромами. О Холокосте даже говорить – и то страшно.
А террористические бомбардировки, когда союзная авиация уничтожила Дрезден, – это не погром?
Отголоски улюлюканья, всплески затаившегося пожара – мерещатся мне повсюду.
Основатель и владелец литовского газетного концерна (в юности бесстрашный мечтатель и борец за свободу) теперь в жутких судорогах разоблачает происки национальных и сексуальных меньшинств. Так и тянет переиначить его рекламный слоган: «В добрые старые времена не было «Республики», но уже были погромы».
Знаменитое московское речение «понаехали» я воспринимаю как затаённый призыв к погрому. Это пароль для всех желающих безнаказанно поглумиться и помародёрствовать. Это сигнал к возобновлению крестного похода против малых сих.
Я и сам (вместе со всеми) пережил в девяностые годы несколько погромов. И теперь знаю, каков первый признак революционной ситуации: это неспособность государства к основательному погрому.
И знаю, как обобщённо назвать лучшие человеческие качества: это способность противостоять погрому. Я, кажется, понимаю, что имел в виду С.Есенин, когда написал: «Не расстреливал несчастных по темницам».
Ярые борцы за национальную, социальную, нравственную чистоту, поборники силовой справедливости должны бы понимать, что, раздувая дремлющее пламя, они не смогут его задуть и не сумеют спасти ни себя от проклятия, ни своих потомков – от горького позора.
Но – «когда ещё Пасха»!..
