По ходу жизни склоняешься к определённому скептицизму, и, полагаю, не я один в этом виноват. Но есть некий привычный, рутинный уровень абсурда и кретинизма, с которым ты давно свыкся и который сам по себе уже неотделим от политической действительности. Но и в этой сфере случаются шедевры, главное отличие которых – уместность и своевременность.
Я прекрасно понимаю, чтó является главным раздражителем для этих борцов с мировым злом. Красная тряпка, флаг бывшего СССР. И тут всё понятно, ведь это – напоминание о лжи, трусости и приспособленчестве, в союзе с которыми многие мы провели значительную часть жизни. Что делать человеку с такой памятью? Можно раскаиваться и сожалеть. А можно уверить себя, что виноваты другие (меня совратили! меня принудили!), и ополчиться на них и на их ценности. Беда, что в этой корриде тебе достанется не роль быка, но только – всё той же тряпки. Один старший дядя подразнит другого – потом они вместе пойдут решать свои великие дела, а тебя скомкают и забудут. А потом, если вспомнят, всё равно спутают с соседкой.
Вижу и знаю, чтó именно разъярит и уже разъярило патриотов по все стороны всех баррикад: как можно ставить их и нас на одну доску! Обожатели собственных корней везде одинаковы, и всё у них всегда в порядке, кроме некоторой путаницы в мелких вопросах о разнице между соринкой и бревном, шпионом и разведчиком, изнасилованием и освобождением.
По-моему, можно их ставить на одну доску. Ставить можно, осуждать нужно, ненавидеть – желательно, а запрещать не надо. И вовсе не потому, что почти любое ограничение или запрещение бьёт не по тем, на кого направлено. И не совсем потому, что этот запрет скоро превратится в политическую дубину, которой одни праведники (они же греховодники) будут крошить других. Они потому и не отдают никому без боя свои комфортабельные окопы, что ничего больше не умеют и не хотят…
Ужас в том, что эта мера усилит чувство неуверенности и подозрительности в обществе, и без того нездоровом и депрессивном. Чтобы представить себе это, ни семи пядей во лбу, ни изысканного воображения не надо.
Дом, в котором я живу – бывшая колхозная контора со всеми атрибутами: флагштоками на фасаде, сейфом, фанерными откидными креслами и портретом Ленина в актовом зале. Я, когда купил это строение, оставил всё по-старому. Иногда ко мне съезжаются друзья, иногда спорят, читают стихи и даже поют песни. Ленин взирает на это с потусторонним равнодушием. Что у нас в эти часы происходит? По сути – собрание. Сосед, с которым я из-за чего-нибудь поругался, задумает отомстить мне, – пожалуйста.
У горожанина включено радио, исполняется гимн России, а пора летняя, окна распахнуты, и как нарочно мимо них движется колонна митингующих. Ты пропал, обыватель.
Но вот что мне хочется ещё спросить. Живёт, несмотря ни на что, в мире человек. Был он когда-то в действующей армии, исполнял приказы (допустим, не преступные), от пуль не бегал и честно заслужил свои воинские награды – будь то орден Славы или Железный крест. И он будет обязан стыдиться, ибо высшая власть так ему предписала. Я думаю, что это – поругание, глумление над судьбами и жизнями.
Эти разноплемённые испытатели нашего естества готовы были бы отменить солнце (герб милитаристской Японии) и луну (символ ислама), эти высокомудрые звездочёты с прищуром взирают на ясное ночное небо, скрупулёзно высчитывая – у какого небесного тела пять, а у какого шесть концов. Это важные люди, мы сами их разбудили, обогатили и возвысили. Теперь попробуйте им объяснить, что свастика – древний символ жизни, Солнца, света и благополучия. В символ смерти и тьмы его превратили германские ура-патриоты при поддержке других патриотов, помельче. Несмотря на разницу калибров, все они родственники по великой обиде на судьбу и её воплощение – ближнего соседа.
Любой запрет – признание собственных слабостей, неумения справиться с жизненной сложностью иными средствами: убеждением, воспитанием, личным примером. По существу, что нам постоянно транслируют? «Вы – быдло, своего места и счастья не понимаете! Мы – элита, нам лучше знать».
Януш Корчак, не бросивший подопечных сирот перед воротами газовой камеры, сказал конвоиру: «Ошибаетесь, не все негодяи».
Я тоже думаю, что они ошибаются.
