Я бы тоже мог начать примерно так: 19 августа 1991 года в семь утра меня разбудил звонок приятеля, литературного критика Евгения Шкловского. «Просыпайся, в стране переворот». Потом был черно-белый телевизор, бледное лицо ведущей, которая зачитывала текст, написанный на языке годов, наверное, 50-х… Танки на Тверской; примерно там, где теперь расцветают пластмассовые веники, украсившие город до неузнаваемости. И Белый дом, где сегодня встречаться не велено, мэрия не велит…
Но для кого все эти разговоры? Для следующих поколений? Для себя? Я помню себя – подростка. Война закончилась примерно тридцать лет назад, а взрослые, собравшись за столом 9 мая, начинают повторять все то, что говорили много лет подряд. Кто где встретил Победу, как слезы радости и гордости наворачивались на глаза… Подростковый возраст – время гнусной вредности; мне надоели эти милые рассказы, хотелось получить ответ на неприятный вопрос: чего вы все так радуетесь, если жизнь ваша после этой победы ужасна? Не можете дотянуть до зарплаты, часами стоите в очередях, идиоты из парткомов отдают вам тупые приказы, шамкающий Брежнев в телевизоре, а Юрий Андропов – в ГБ. А немцы, которых я видел, живут в «Метрополе», меняют на значки жвачку, носят протертые джинсы, и старость им в радость, и зрелость им в пользу. За что боролись, товарищи взрослые?
И взрослые лезли на стенку.
Вопросы были, в общем, малость подлые. Потому что люди клали жизнь не за то, что будет через 20 лет, а за то, что происходит с ними, их родными, друзьями – здесь и сейчас. Но таков эффект удаленной истории – если про нее рассказывать одно и то же, отказываясь от обсуждения болезненных проблем, реакция отторжения у следующих поколений неизбежна. И с юбилеем августа 1991-го примерно то же самое. Мы, свидетели, участники, сочувственники и конфиденты, говорим о счастье единения, о сладостном вкусе свободы, о великом развороте – для самих себя. А если хотим, чтобы этот вкус, это счастье с нами разделили, нужно ответить на подлый вопрос: а зачем?
Часто приходится слышать: напрасно. Ничего, в конце концов, не изменилось. Путч все равно победил. Только не сразу, не сразу. Все, о чем не смел мечтать дурак Крючков (Владимир Крючков в 1988—1991 годах председатель КГБ СССР — примечание «Спектра») и чего не мог себе представить Язов (Дмитрий Язов в 1987—1991 министр обороны СССР — примечание «Спектра»), явлено сегодня в полной мере. Министр культуры стоит под бюстом Сталина. Органы снова всевластны. Диссиденты как антигерои. Иван Грозный как пример благочестивого царя, которому в Орле готовы ставить памятник, как бы получая символическую компенсацию за сброс Дзержинского. Крым наш. Донбасс – не их…
Что на это возразить? Для начала следует признать, что доля правды в этом есть. Все, что можно было проиграть в последующие десятилетия, герои той великой ночи проиграли. Не выстроили коммуникацию со страной, не сумели объясниться с ней по поводу грядущего и настоящего; почти не выдвинули из своих рядов системных политиков и либеральных бюрократов, без которых перемены невозможны. Да, отдельные имена мы знаем, они славные, но я про систему. Даже самого элементарного – запоминающегося образа своей победы – не создали. Нет у нас национальной памяти о трех великих днях; почти никто не помнит имена людей, бросившихся под гусеницы танков, Ильи Кричевского, Владимира Усова, Дмитрия Комаря. Как-то все забыли формулу Наполеона: из всех правил риторики в истории действует только одно — повторение. Наоборот, играючи (и заодно успешно продавая ностальгию как рыночный товар) первыми, задолго до эпохи нулевых, провели апгрейд советского, дистилляцию песен о главном…
Но все это было во-первых. А во-вторых, очень многое все-таки сделано. Причем весьма ограниченными силами; слишком быстро после путча выяснилось, что советская власть развратила не только адептов, но и собственных могильщиков: привычки к ежедневной скучной системной работе по устроению общественного блага у большинства из них не было. Тем не менее, худо-бедно рынок заработал. Худо-бедно, а «Мемориал» залежи памяти прорабатывал все эти четверть века. Худо-бедно, а некоторые сформировавшиеся общественные институты оказались сильнее, чем воля власти. Например, «Последний адрес» или «Синие ведерки» или «Диссернет»… А те, которые потерпели пока поражение — от координационного совета оппозиции до наблюдателей на выборах — приросли накопленным опытом. Который рано или поздно пригодится. Потому что глупо мерить смысл события четвертьвековой давности сегодняшними обстоятельствами. Почему только сегодняшними? А не вчерашними и не завтрашними? Когда мы закрываем лист участия – «ставки сделаны, ставок больше нет»? В 2001-м? В 2016-м? Или в 2020-м? По какому принципу? История идет зигзагом. Вчера ГКЧП проиграл, сегодня выиграл, завтра опять проиграет.