Латвия и Литва в самом деле не лучшие примеры восточноевропейского рывка. В отличие, скажем, от Эстонии. Ее экс-премьер Март Лаар, вспоминая первую половину 90-х, не без гордости говорит: мы многому научились у Гайдара, но то, что у него не вышло и выйти не могло, вышло у нас.
Можно долго перечислять те меры, которые неуклонно проводил в жизнь Таллин и которыми пренебрегали Рига и Вильнюс. С тем же сельским хозяйством: Лаар как поставил себе задачей привести долю аграрного сектора в соответствие с европейскими пропорциями, то есть снизить до 4-6 процентов, так из этого и исходил, не обращая внимания на протесты крестьян. Латвия и Литва же ограничились передачей земли в частную собственность, забыв извлечь уроки даже из небогатого российского опыта, а балтийские земельные начальники советской выучки оказались ничуть не менее алчными, чем их коллеги на востоке.
И самое главное: латвийские реформаторы, озабоченные сохранением власти, просто не решились на радикальную реформу. А в Литве вечно социал-демократическое руководство, которое спустя восемь лет пребывания у власти перед самым кризисом сменили правые, такой задачи перед собой и не ставило — со всеми последствиями для чиновно-олигархических симбиозов. И когда рухнуло едва ли самое знаменитое предприятие Латвии — банк Parex, — стон стоял по всему постсоветью, от Украины и России до Казахстана, потому что латвийская финансовая империя была одной из самых эффективных «стиральных машин» во всей Евразии.
Все так. Однако справедливость любого утверждения зависит от точки отсчета. И если Эстония опережает Латвию и Литву, то в намного меньшей степени, чем Латвия и Литва – Россию и Украину. Последние годы в той же Латвии ВВП рос на 18 процентов в год, и отнюдь не за счет сырья: даже забавно, что критики латвийской власти как-то между строк роняют, что локомотивами экономики стали машиностроение и металлообработка. В 2008 году среднемесячная зарплата составляла 645 евро (в Эстонии – 788 евро), а пенсия – около 160 евро, что хоть и мало по европейским меркам, но все равно впечатляюще смотрится на российском фоне, где она весной прошлого года торжественно была доведена до 3 тысяч рублей.
Примерно так же все выглядит и в Литве, где средняя зарплата составляет 623 евро, но жизнь значительно дешевле. Здесь относятся к своей валюте не с такой гордостью, как в соседней стране, где нежелание вовремя девальвировать вечно двухдолларовый лат стал одной из причин стремительного финансового обрушения. Литва вообще поставила на эволюционную реформу, ее не так лихорадило, как Латвию, но и не было таких свершений, как в Эстонии.
Возможно, одно из самых существенных следствий такой политики и было продемонстрировано под стенами латвийского и литовского парламентов: пробуксовка в реформах обрекает власть на дополнительные социальные обязательства. Их еще худо-бедно можно исполнять в спокойное время – и к этому привыкают, но становится совсем не до них, когда начинает трясти весь мир. Антикризисные меры не бывают приятными, но таким странам, как Латвия и Литва (и, кстати, руководимая социалистами Болгария), приходится расплачиваться в первую очередь именно социальными завоеваниями эпохи спокойствия. А социальным в этой ситуации становится все, даже поднятие НДС на 3 процента, как в Латвии.
И если здесь опять увидят сходство с Россией, то нужно уточнить некоторые нюансы. Да, на митинги выходят не сливки общества, и уж тем более не лучшие его представители бьют витрины. Социальный протест зачастую вообще сводится к требованию вернуть халяву, что безусловно большой политический ресурс для каждого, кто умеет им пользоваться. И совершенно понятно то злорадное упоение, с которым доносят до нашего человека подобные новости – как некогда в советской рубрике «В зеркале двух миров». Понятно, у нас митингуют только пенсионеры и автомобилисты, которых бьют как «несогласных».
Но дело не только в ОМОНе. Живописуя балтийские протесты, российская власть естественным образом упускает одну деталь, которая так же органично ускользает от нашего патриотического зрителя: как бы ни относились протестующие к своему государству, они исходят из того, что оно ответственно. Пусть за ошибки, пусть за химеры, пусть даже за халяву, которую так легко принять за европейские социальные гарантии. И любое требование к государству, которое не надо путать с революцией, основано на вполне цивилизованной уверенности в том, что государство, как ни крути, своему гражданину должно. Поэтому социальный каприз в жанре голодного бунта – это не только издержка демократии, но и ее признак.
Формула же нашей стабильности в том и состоит, что никому и в голову не придет, что государство что-то должно. То, что государство дает, – это подарки, как амнистия по случаю коронации. Наш человек счастлив пенсии в целых три тысячи рублей, и он не спрашивает, почему не столько, как хотя бы в Балтии. Корпоративный протест как у автомобилистов — по конкретному поводу с конкретными требованиями – это возможно. Социальный, основанный на уверенности, что государство не право, – нет.
То есть о том, что все идет не туда, сограждане уже догадываются. Но тем, кто уже давно ничего от государства не ждет, оно ничего и не должно. А еще говорят, что мы государственники. Мы настоящие индивидуалисты. Литовцам и не снилось. Что нас и отличает. В том числе и по части средней зарплаты.
