Как персональные санкции становятся массовыми
Эта колонка будет непривычно длинной, хотя я постараюсь высказаться по возможности компактно. Я начал анализировать проблему персональных санкций ещё до масштабного вторжения России в Украину в 2022 г., после которого эти санкции приобрели нынешний масштаб (сейчас, как известно, только власти ЕС и Великобритании ввели их против 2,76 тыс. российских граждан). Задолго до того, как МУС выдал ордер на арест президента В.Путина, я писал о важности этой меры прежде всего в контексте „градации“ обвинений – и, соответственно, санкционных мер – чего, увы, так и не было сделано (по-прежнему военные преступники, чиновники и предприниматели находятся под едиными ограничениями).
Позже я был одним из редких российских оппозиционеров, кто присоединился к требованию снять санкции ЕС с М.Фридмана и П.Авена – и, вероятно, единственным, кто впоследствии (в том числе и в эфире The Lithuania) обосновывал свою позицию не столько достоинствами и позицией этих бизнесменов, сколько совсем иными соображениями.
Я не собираюсь оценивать, являются ли санкции эффективными – на этот вопрос нет ответа, но пока российской экономике наносят больший ущерб не они, а попытки Кремля вернуть элементы советской системы и переделить собственность нелояльных бизнесменов. С одной стороны, санкции несомненно ослабили российскую экономику, и только Дмитрий Медведев или Сергей Глазьев могут утверждать, что они ее укрепили. С другой стороны, они не заставили Путина прекратить войну, и лишь Майкл Макфол и Сергей Гуриев надеются, что вот еще немного, и эта задача будет решена.
Я также не намерен сейчас обсуждать, насколько санкции выгодны/дороги для западных стран, как и не хочу оценивать вопрос в категориях „справедливости“ или „несправедливости“, так как тут мы сразу вступаем в морально-этическую сферу, тогда как, напомню, все создатели санкционных режимов претендуют на то, что выстраивают в первую очередь чисто юридическую, а не идеологическую, конструкцию.
Итак, если коротко описать логику сторонников введения и расширения персональных санкций, она сводится к тому, что:
режим Владимира Путина совершает преступление агрессии, и причастные к нему должны быть наказаны;
главными бенефициарами путинской системы являются наиболее состоятельные россияне, десятилетиями связанные с Кремлем нитями коррупции;
удары по ним могут либо породить у богачей желание порвать с режимом, либо сформировать внутреннюю оппозицию, которая сможет его сокрушить.
Санкции ударили не туда?
Эта логика имеет сразу несколько изъянов. Во-первых, она ставит в один ряд тех, кто непосредственно принимал преступное решение (высшее политическое руководство России); тех, кто его реализовывал (руководство и командиров российской армии, а также „капитанов“ ВПК); тех, кто занимал посты в системе государственного управления, не имея прямого отношения в войне (глав экономических ведомств или, например, губернаторов); и предпринимателей, преступление которых сводится к уплате налогов (как это по сути признает формулировка ЕС о „ведущих российских бизнесменах“).
Вряд ли можно сомневаться в том, что „состав преступления“ в этих случаях различается, а любой закон имеет смысл только тогда, когда одинаковое наказание устанавливается за один и тот же проступок (proportionality principle), что написано в любом юридическом учебнике.
Во-вторых, легко заметить: в большинстве санкционных решений в отношении российских предпринимателей, принятых после 2022 года, не приводилось четких причин введения санкций, которые имелись в решениях 2014-2021 годов (например, введенных против компаний и лиц, причастных к строителтству Крымского моста), что не позволяло бизнесменам пытаться избежать действий, за которыми они могли бы последовать (например, после 2014 года многие из предпринимателей отказывались работать в Крыму, опасаясь санкций, а в 2022-м они были введены просто из-за статусов [например, членства в президиуме РСПП, которое обусловило присутствие многих „олигархов“ на знаменитой встрече с В.Путиным в Кремле 24 февраля 2022 года]), исключая саму возможность дистанцирования от кремлевских решений.
В-третьих, мысль о том, что бизнес может разрушить российскую политическую систему, весьма наивна: единственным видом протеста может выступать попытка бежать из страны, но именно она и была пресечена санкциями, лишившими российских предпринимателей тех „запасных аэродромов“, которые они строили десятилетиями. В результате бизнес перевел многие активы в Россию, заплатил назначенные ему Путиным „экстраординарные“ дополнительные налоги и укрепился в неприязни к Западу, в которой прежде почти не бывал замечен.
Во многом на этом последнем обстоятельстве строят свою аргументацию противники персональных санкций. Во-первых, утверждают они, „олигархи“ исторически были главной силой, поддерживавшей либеральные реформы в России (тот же Петр Авен входил в самое „прозападное“ из существовавших в стране правительство Егора Гайдара) и многие из них – такие как Михаил Ходорковский, Владимир Потанин, Михаил Фридман, Роман Абрамович и другие – сделали состояния не из-за близости к Путину, а задолго до его прихода в Кремль.
Во-вторых, отмечается, что десятки и сотни состоятельных россиян успешно „вписывались“ в западные общества, воспринимая традиции меценатства и социальной ответственности: так, Владимир Потанин выступал одним из крупнейших доноров Кеннеди-центра; Вячеслав Кантор жертвовал миллионы на британские госпитали, услугами одного из которых пользовались даже члены королевской семьи; Виктор Вексельберг и Петр Авен были крупными спонсорами и членами попочительского совета Tate Gallery; Алишер Усманов финансировал восстановление античных форумов в Риме; список можно продолжить.
В-третьих, говорится о том, что деньги российских миллиардеров, не будь они арестованы (да и деньги российского среднего класса и туристов, если бы Европа их не отпугнула) могли бы приносить доходы самим европейцам, развивая их экономики. Однако, на мой взгляд, это тоже довольно слабые аргументы – с одной стороны, они напоминают торг, где на одну чашу весов помещают человеческие жертвы и международное право, а на противоположную – экономические и финансовые выгоды; с другой стороны, постоянно приходится слышать, что русские деньги „грязные“, накоплены с нарушением неких этических норм и что их использование подрывает институты западных стран. Так или иначе, попытка говорить в категориях выгоды при наличии фундаментального морального выбора оказывается контрпродуктивной.
Поэтому, как я говорил в начале, я бы хотел сосредоточиться на чисто правовых вопросах и показать, что именно тут лежит главная слабость санкционной политики. Начну с самых очевидных обстоятельств.
Первое касается принципа ответственности. Вся западная система права выстроена на идее свободы воли и индивидуального выбора. Собственность и ответственность граждан отделены от собственности и ответственности государств. Даже если власть действует преступно, соучастие предпринимателей требует доказательства конкретных эпизодов из вины – в этом состоит главный урок „малых“ нюрнбергских процессов 1947-1949 годов, в которых бизнесмены оказывались осуждены в основном за захват еврейской собственности, участие в СС и производство запрещенных видов оружия, таких как отравляющие газы.
Коллективная ответственность (например, выразившаяся в интернировании правительством США жителей японского происхождения в годы Второй мировой войны) была признана ошибочной и осуждена Верховным Судом США в 2018 году. Акты, принятые в Великобритании и США как в Первую, так и во Вторую мировые войны, признавали возможным аресты и конфискации имущества граждан и организаций тех стран, с которыми эти державы находятся в состоянии войны – но тогда было бы логичным для НАТО объявить войну России, а потом пуститься в охоту за российскими активами, однако первое западные державы сделать боятся, и потому компенсируют свою трусость в одной сфере смелостью в другой. Иначе говоря, вводя санкции против российских бизнесменов (да и части чиновников), западные правительства подрывают основу собственного правового порядка, размывая принцип индивидуальной ответственности.
Вместо доказательств – „экспертные оценки“
Вторым важным моментом является принцип доказательности. Масса санкционных решений основана на „экспертных оценках“. Классическим я бы назвал кейс Алишера Усманова, который попал под санкции как „фронтирующий Владимира Путина в ряде коммерческих сделок“ на основании мнений неназванного инсайдера, процированного изданием Forbes, и эксперта Atlantic Council А.Ослунда. Позже обвинения Forbes были признаны ложными германским судом, и издание их опровергло, а мнение А.Ослунда было удалено самим автором из его соцсетей – но решение о санкциях до сих пор так и не отменено.
К этой же категории относятся решения, например, правительства Канады, в которых список санкционных лиц совпадает по числу и порядковому расположению с тем, что был представлен Фондом борьбы с коррупцией – организацией, хорошо известной не только участием в ее органах управления беглых российских финансистов, обвиняемых в крупном мошенничестве, но и постоянным сведением счетов со своими оппонентами. Фактически оказывается, что западная система, основой которой является назначение наказания только по решению суда в соревновательном процессе, переходит к практике произвольных действий – причем, я замечу, не только в отношении российских, но и своих собственных натурализованных граждан.
Третье важнейшее обстоятельство – это фактический отказ от принципа универсальности. Любой закон должен относиться к неопределенному числу лиц и распространяться на них в одинаковой степени. Самый вопиющий пример имеется у нас прямо под носом. В 2016 году Петр Авен получил гражданство Латвии на основании пунктов закона о гражданстве, указывавших, что на него могут претендовать потомки латышей и ливов, живших на территории Латвии между 1881 и 1940 годами (с момента принятия данной нормы на основании этого обстоятельства в 2013-2024 годах гражданство было предоставлено как минимум 54 заявителям). С 2023 года органы власти Латвии предпринимают попытки отозвать это решение на основе принятой в апреле 2022 года поправки к Закону о гражданстве, оговаривающей процесс лишения гражданства Латвии лиц, которые оказывали какую-либо поддержку государствам или лицам, совершившим действия, подрывающие или угрожающие территориальной целостности, суверенитету и независимости демократических государств. Под нее в Латвии подходит только Авен. Но и тут нужны доказательства – ведь поддержка агрессии должна бы влечь за собой и уголовное преследование, а под „угрозу территориальной целостности можно вообще подвести практически все что угодно. Кроме того, этот случай как бы „перебрасывает мостик“ еще к одной теме – важнейшему в правовой системе принципу отрицания ретроактивности.
Этот четвертый момент легко оценивается на примере тех же решений о гражданстве. Более 20 россиян, получивших после 2000 года гражданство разных стран ЕС – Кипра, Мальты или Португалии – вдруг оказались лишены его после 2022 года по разным причинам: от якобы нарушенных процедур или предоставления неверных сведений о заявителе до… принятия ЕС решений о санкциях (собственно говоря, все они потеряли свои паспорта после того, как данные решения были озвучены – что подтверждают случаи Олега Дерипаски, Алексея Кузьмичёва, Игоря Кесаева, Григория Берёзкина, Михаила Гуцериева и ряда других). Это вводит в практику механизм придания санкциям обратной силы (они прямо влияют на ранее принятые в соответствие с действовавшими на тот момент законами решения) и, кроме того, явно противоречит разделению полномочий между Европейским cоюзом и странами-членами, которое оставляет вопросы гражданства в исключительном ведении последних.
Добавлю, и этот факт вообще выглядит вопиющим с юридической точки зрения, что Григорий Берёзкин не получил обратно свой паспорт после того, как санкции против него были непрозрачным образом сняты самим Советом ЕС два года назад, а Михаил Гуцериев после того, как они были отменены недавним решением Суда ЕС.
В целом, проблема ретроактивности в системе решений о санкциях очень важна – она, с одной стороны, обеспечивает отмену ряда прав, которые граждане обрели законно (например, отмену вида на жительство или аннулирование визы), и, с другой стороны, не восстанавливает утраченные права при признании решения о введении санкций неправомерным. На мой взгляд (и я писал об этом, вызывая резкую критику со стороны россиян) ЕС и любые его страны имеют право не выдавать визы гражданам Российской Федерации или запрещать им покупать недвижимость или инвестировать – но не отменять ранее выданные документы или сделки.
Распространение такой практики в перспективе станет большой проблемой и для граждан самих развитых стран – первые прецеденты санкций против них уже имеют место.